Не свихнись Мордаунт до того, чтобы невинных людей по дороге начал убивать, ему можно было только пожелать ему успеха в разговоре с дядюшкой и убийцей матери.Из он-лайн интервью Веры Камши, МФ, 2009-2010.
Об Атосе
Атоса и ему подобных в самом деле не люблю, но прежде чем начну отвечать, подчеркну три момента.
1. Я буду говорить о книжном герое, а не о киногероях и, тем более, не об Атосе, созданном В.Смеховым. КнигоАтос и киноАтосы совершенно разные люди. Сценаристы упорно убирают из сценариев все, что не украшает «великолепную четверку», а если еще и актер талантлив…
2. Я буду говорить не о реальной Франции, а о Франции Дюма, как если б трилогия была единственным источником знаний о данном мире. Речь не о Ришелье, не о Карле I и не о Мазарини, а об Атосе. Если история вступит в противоречие с книгой, я буду отталкиваться от книги.
3. Я сознательно закрываю глаза на алогичности в сюжете. Вопросы по типу как беглый церковный вор с мнимой сестрой натурализовался в центре Франции и стал приходским священником, и почему графиня не обманула графа, как Фельтона, если уж она обманула его, выдав себя за девственницу, я выношу за скобки сразу же. Дюма сказал. Так и было.
А теперь поехали. Мне очень не нравятся люди, которые, полагая себя безупречными или близкими к тому, готовы верить любой мерзости, когда речь идет о других. И мне становится страшно, когда подобный человек становятся Учителем, лидером, эталоном, примером для подражания.
Атос без тени сомненья вешает страстно любимую жену. Спустя тридцать лет он же обвиняет в пакости Д’Артаньяна. А тот только что спас благородному Атосу жизнь, поставив при этом крест на своей карьере, и полез в пасть к черту не ради Карла, до которого ему не было дела, а ради все того же друга Атоса. И этот друг, который не представлял, что делать («Д’Артаньян что-нибудь придумает» (С) и ведь придумал же!), увидев гасконца среди глядящих на казнь, приходит к выводу, что тот… так, развлечься вышел. Изумительно.
И если с миледи Атос, возможно, (только возможно, потому что не факт, что повешенная им девочка стала бы без его помощи убийцей), угадал, то упрек д’Артаньяну послезнанием не сотрешь.
Вернемся к драме на охоте. Атос повесил жену, даже не выяснив, в чем дело, и, видимо, считая, что вершит справедливый суд. Конечно, упрекать феодала в том, что он впал в аффект оттого, что с его честью обошлись как с тряпкой, нельзя, но…
Он не ударил жену первым попавшимся острым или тупым предметом и не задушил, как идиот Отелло. Он ее повесил, разодрав предварительно платье. Ждать, пока она придет в себя, и разбираться, благородному графу в голову не пришло. Клеймо? На ветку!
При этом куда менее благородный и вовсе диковатый д'Артаньян, услышав не допускающий иных трактовок рассказ обожаемого Атоса, хоть и был пьян, понял: то, что фигурант сделал со своей женой, не суд, а убийство. Более того, до гасконца дошло, что то, что сам он сотворил с миледи – подлость, заслуживающая мести. При этом д'Артаньян уже знал, что миледи - шпион кардинала и вообще нехороший человек. Только дело не в ней, а в нем: так, как поступил он, вообще поступать нельзя.
Почувствуете разницу между невоспитанным человеком, у которого есть совесть, и воспитанным, у которого совести нет, и ее заменяет этакий сословный кодекс.
Атос, судя по всему, ставил себе в заслугу, что женился на бедной и по сути беззащитной (брат-священник это несерьезно) девочке, а не изнасиловал ее и не купил. Вроде бы и впрямь достойно. По тем временам многие, в самом деле хорошие люди, и не подумали бы жениться на неровне, а взяли бы в любовницы. Но педалировать то, что всесильный граф не принудил беспомощную женщину к сожительству? Уважать себя не за то, что сделал добро, а за то, что не сделал зла? Так и вспоминается добрый Иван Иванович со своим «Ну, ступай же с Богом, чего ж ты стоишь? Ведь я тебя не бью!»
Еще один «подвиг» благородного Атоса - история с де Шеврез. И пусть она была не прочь, дело опять же не в ней, а в мужчинах. Один – священник, приютивший проезжего дворянина, оставивший гостя в своем доме и получивший подброшенного ребенка. Вот так и пускай к себе всяких, особо благородных…
- Нет ничего легче, герцогиня. За час до вашего приезда некий всадник, ехавший с важным поручением, обратился к этому же самому священнику с просьбой о ночлеге. Священника как раз позвали к умирающему, и он собирался ехать на всю ночь не только из дому, но и вообще из деревни. Тогда служитель божий, вполне доверяя своему гостю, который, мимоходом заметим, был дворянин, предоставил в его распоряжение свой дом, ужин и спальню. Таким образом Мари Мишон просила гостеприимства не у самого священника, а у его гостя.
- И этот гость, этот путешественник, этот дворянин, приехавший до нее?..
- Был я, граф де Ла Фер, - сказал Атос и, встав, почтительно поклонился герцогине де Шеврез.
Герцогиня с минуту молчала в полном изумлении, но вдруг весело расхохоталась.
- Честное слово, это презабавно! - воскликнула она. - Оказывается, что эта сумасбродная Мари Мишон нашла больше, чем искала. Садитесь, любезный граф, и продолжайте ваш рассказ.
- Теперь мне остается только покаяться, герцогиня. Я уже говорил вам, что ехал по очень важному делу. На рассвете я тихонько вышел из комнаты, где еще спал мой прелестный товарищ по ночлегу. В другой комнате спала, откинув голову на спинку кресла, служанка, вполне достойная своей госпожи. Ее личико меня поразило. Я подошел поближе и узнал маленькую Кэтти, которую наш друг, Арамис, приставил к ее госпоже. Вот каким образом я догадался, что прелестная путешественница была...
При этом позволивший считать себя священником Атос прекрасно знал, что г-жа де Шеврез вне закона. Если ее поймают и дело всплывет, гостеприимному священнику мало не покажется. Но представиться или хотя бы развеять заблуждение гостьи на предмет того, что она имела дело не со святым отцом, а с его гостем Атосу, разумеется,в голову не пришло.
Ну а теперь вспомним, что герцогиня при всей своей ветрености была не только любовницей, но и великой любовью Арамиса. С одной стороны вроде же и время прошло, и не узнал сразу. И вообще инкто не виноват и все довольны. С другой... Все равно отчего-то коробит. Может, именно из-за того, что эталон благородства.
Переходим к Раулю. Тут вообще рычать хочется. Воспитывал мальчишку, как приемыша. И это в стране, где бастарды для людей высокого положения - норма и никому не в упрек – ни родителю, ни сыну. Тот же Бофор гордился своим происхождением и встречал полное понимание. У Рауля же был опекун, а не отец. Существование матери от мальчика тоже скрыли, заодно скрыв, куда увезли ребенка, и от нее. Зато потом к ней же парня и отправили.
Плоды воспитания впечатляют еще больше. Все было крайне благородно, только Рауль не смог отстоять любимую девушку. Был, был момент, когда нужно было хватать и увозить. Но воспитание… В результате парень погиб. Погиб, потому что у него не нашлось прописанной боготворимым отцом "достойной" модели поведения в сложившейся ситуации. Тут, конечно, можно посочувствовать всем троим – Атосу, Раулю и Луизе. Но зло лично меня берет.
С делами семейными вроде, все. На повестке дня - дружба. Про способность верить в гадости уже сказано. На очереди способность втягивать друзей (и не только) в свои, мягко говоря, спорные затеи, превращая в соучастников с риском для их жизни, совести и карьеры.
Убийство миледи все помнят? А это было именно убийство, которое наш благородный усиленно перекрашивал под правосудие, втягивая в это посторонних. Ну, слуги, допустим, не люди. Можно колотить и проигрывать в кости. Палач по определению отщепенец и чудовище, его можно подставить. Подставили. Предъявили добытый незаконным путем открытый лист. Если б кардинал решил этот лист аннулировать (а не сделал он это вообще-то из симпатии к д’Артаньяну), палачу эта история стоила бы жизни. Более того, Атос, используя открытый лист ВЫНУДИЛ палача согласиться на ставшее ему отвратительным дело.
"Но едва Атос изложил свою просьбу, как незнакомец, стоявший перед мушкетером, в ужасе отпрянул и отказался. Тогда Атос вынул из кармана листок бумаги, на котором были написаны две строчки, скрепленные подписью и печатью, и показал их тому, кто чересчур поторопился проявить свое отвращение. Как только высокий человек прочитал эти две строчки, увидел подпись и узнал печать, он тотчас поклонился в знак того, что у него нет больше возражений и что он готов повиноваться. Атосу только это и нужно было".
То, что палач имел к миледи личный счет, сути не меняет: Атос этого не знал. Ему просто нужен был профи. «Да и сам Атос глядел на него с тем же изумлением, как и все остальные, недоумевая, каким образом этот человек мог оказаться причастным к ужасной драме, развязка которой совершалась в эту минуту».
Ну ладно, черт с ним, с палачом, если уж священника подставили, тут чего церемониться? А вот друзья… Миледи была делом Атоса (жена) и д’Артаньяна (смерть Констанции и его собственная мерзкая выходка), но судьями Атос вынудил стать Портоса и Арамиса. При этом Портос и Арамис знали лишь то, что миледи – шпион кардинала, что их ни за что ни про что пытались отравить и погиб случайный человек, и что убили Констанцию. В общем, имеют все основания считать, что их друзья, вернее, не друзья, а друг (гасконец – то почти невменяем) кругом правы и знает что делает.
Вообще попытки Атоса придавать своим убийствам видимость законности так гнусны, что впору сочувствовать Мордаунту. Парень подлостей, пока его к Кромвелю не прибило, нахлебался. Один дядюшка (тоже крайне благородный) чего стоит. Поискать, не сразу найдешь. Так любил брата, что его сына бросил помирать с голода на улице, а имущество и титул прибрал. Даже специальный эдикт выпросил. Противозаконный, кстати сказать. Не свихнись Мордаунт до того, чтобы невинных людей по дороге начал убивать, ему можно было только пожелать ему успеха в разговоре с дядюшкой и убийцей матери. Потому что убийца был один, остальных он втянул, играя частью на незнании, частью на своем непререкаемом авторитете и дружеских чувствах.
- Если вы сделаете еще один шаг, д'Артаньян, - сказал он, - мы скрестим шпаги!
Д'Артаньян упал на колени и стал читать молитву.
- Ну, палач, делай свое дело, - проговорил Атос.
Про то, как тот же Атос д'Артаньяна и Портоса втянул в спасение совершенно ненужного им Карла, уже говорилось. А еще можно вспомнить, как благородный человек и прекрасный друг оставил д'Артаньяна в дураках в истории с Бофором. Для Арамиса, как его воспринимали его же друзья, не сказать правды, было нормой. Но Атос же не мог… Мог. И то мог. И это мог.
Еще один мелкий, но противненький штрих: парный случай сразу с двумя друзьями.
Портос, «готовясь к свиданию с какой-то герцогиней, он попытался одолжить шпагу у Атоса. Атос молча вывернул все карманы, собрал все, что было у него ценного: кошельки, пряжки и золотые цепочки, и предложил их Портосу. Что же касается шпаги, сказал он, она прикована к стене и покинет ее только тогда, когда владелец ее покинет это жилище».
Можно понять. Я бы, наверное, тоже не отдала.
Но потом граф сел играть.
- Когда я проиграл свою лошадь - девять против десяти, каково? - мне пришло в голову поиграть на вашу.
- Я надеюсь, однако, что вы не осуществили этого намерения?
- Напротив, я привел его в исполнение немедленно.
- И что же? - вскричал обеспокоенный д'Артаньян.
- Я сыграл и проиграл ее.
- Мою лошадь?
- Вашу лошадь. Семь против восьми - из-за одного очка... Знаете пословицу?
- Атос, вы сошли с ума, клянусь вам!
- Милый д'Артаньян, надо было сказать мне это вчера, когда я рассказывал вам свои дурацкие истории, а вовсе не сегодня. Я проиграл ее вместе со всеми принадлежностями упряжи, какие только можно придумать.
- Да ведь это ужасно!
- Погодите, вы еще не все знаете. Я стал бы превосходным игроком, если бы не зарывался, но я зарываюсь так же, как и тогда, когда пью, и вот...
- Но на что же еще вы могли играть? У вас ведь ничего больше не оставалось.
- Неверно, друг мой, неверно: у нас оставался этот алмаз, который
сверкает на вашем пальце и который я заметил вчера.
- Этот алмаз! - вскричал д'Артаньян, поспешно ощупывая кольцо.
- И так как у меня были когда-то свои алмазы и я знаю в них толк, то я оценил его в тысячу пистолей.
- Надеюсь, - мрачно сказал д'Артаньян, полумертвый от страха, - что вы ни словом не упомянули о моем алмазе?
- Напротив, любезный друг. Поймите, этот алмаз был теперь нашим единственным источником надежды, я мог отыграть на него нашу упряжь, лошадей и, сверх того, выиграть деньги на дорогу...
И вот вместе оно… не очень. Конечно, можно попытаться объяснить внезапную жадность щедрого и бескорыстного Атоса тем, что он боялся раскрыть инкогнито. Если б шпага в придачу с фамильным портретом предка не висели на стене. В геральдике и родовом оружии тогда многие разбирались. Предположить, что забегавшие к Атосу друзья и сослуживцы поймут меньше дамы Портоса сложно. Да и сыщики, узнав, что арестовали какого-то Атоса, должны были смотаться к нему домой, увидеть шпагу и портрет и сделать выводы. Не узнали. Атос остался Атосом.
Похоже, граф же Ла Фер просто не хотел пускать по рукам дорогую ему вещь, что понятно. Но при этом ему и в голову не пришло, что его другу алмаз мог быть важен не меньше. Атосу вообще приходило в голову очень мало человеческого.
Можно было бы еще предъявить графу претензии и по отношению к своему феоду и своему роду. Во Франции Ришелье власть, правда, уже была не у феодала, но если принять на веру рассказ Атоса о всесилии молодого графа, возникает чувство, что тех, за кого он призван отвечать перед Богом и людьми, он тоже, впав в печали, бросил, уподобившись Оводу. Впрочем, эта претензия (как и участие в политических заговорах, идущих во вред Франции) все же несколько из другой оперы и в мир Дюма не вписывается.
При этом Атос, без сомнения, личность выдающаяся. Он хоть и специфически, но очень умен, блестяще образован, беззаветно храбр, бескорыстен, короче, практически полностью соответствует тому, чего требуют сословные дворянские добродетели.
И вот друзья (а вслед за ними и многие читатели) вычеркивает из сознания все, что расходится с образом идеального дворянина. Ну а сценаристы вычеркивают это из сценариев. Понятно, почему все любят Атоса-Смехова: замечательный человек, прекрасный товарищ. Сорвался некогда на том, что любимый человек предал его доверие да так и не опомнился до второй встречи с г-жой де Шеврез уже после Англии. Как же такого не жалеть, особенно, если ты дама?
Но вот когда срывы и… ээээ… сословные рефлексы подаются как образец порядочности, мне становится худо.
Да, с точки зрения сословного поведения Атос почти идеален. Разве что женитьба и месть в это дело не вписывается, но ведь первое за кадром, а второе как подано! Мысль о том, что эта идеальность бездушная и бессовестная на первый взгляд кажется бредом. Ну не может же человек, который себя ведет идеально, быть… эээ… не идеальным. А если отклонения и случаются, и становятся заметными, то их либо считают малосущественными, либо находят прорву смягчающих обстоятельств: миледи – преступница, сын ее вообще гад и фанатик, туда им и дорога! Во время казни Карла нежный граф перенервничал, вот на друга и напустился, кольцо проиграл с похмелья и вообще друзья не в претензии, так стоит придираться? ИМХО стоит. Потому что лично я друга, который не спросив, в чем дело, запишет меня в предатели или психи не хочу. Не говоря уж о муже.
И фиктивную бумагу с подписью президента под нос получить не хочу, и, уезжая из дома и оставляя там друга, не хочу, чтоб потом ко мне вваливались с обыском или присылали ребенка в корзинке. НЕ ХО-ЧУ! И другим не желаю.
О Миледи
Цитата:
Сообщение от Laerdo
Gatty, c интересом прочел один из старых вопросов , посвященных Атосу и , в частности, его нехорошему,с вашей точки зрения, поступку по отношению к Миледи ? Это меня неожиданно заставило задуматься: а как, собственно, должен был граф повести себя в этой ситуации по отношению к вошедшей в его семью обманом (извините за резкие выражения,но слова из песни не выкинешь) шлюху и воровку? "Понять-простить", продолжить жить с оной особой и обрести с ней любовь и счастье ( любимая тема сочинителей и сочинительниц различных мыльных романов — граф и поломойка или там графиня и сантехник  )? Опять же "понять-простить", продолжать жить с оной особой, но вместо обретения любви, попытаться ее нравственно перевоспитать (ага, позволит такая . Передать дело в руки официального правосудия и громогласно потребовать от Церкви разрешения на развод — и выставить себя и свой род на посмешище? Еще что-либо. А если при этом еще и учесть, что граф не толстовец, не лейтенант Шмидт, не современный гуманист-демократ и даже не представитель весьма либертинского дворянства того времени, а аристократ до мозга костей,человек c феодальными представлениями о чести и нравственности , которому тогда еще не Миледи нанесла жесточайшее оскорбление, худшее чем покушение на жизнь — по сути она оскорбила не только его, но и поколения его предков. Да и даже весьма чуждая консервативной морали (больше всего я желаю в ту эпоху моралистов, чудом оставшихся при дворе — бедняга Боссюэт надрывался,пытаясь пробудить в Людовике XV хоть какие-то христианские чувства, напоминал о долге католического государя перед семьей и страной — король плакал, отказывался, понимая свою греховность, в следующий раз от причастия — а затем заводил новую любовницу, а любовница назначала очередного министра) знать, скорее всего, "не поняла" бы Миледи — например, извращенная мораль той извращенной эпохи предполагала, что коронованная особа может иметь сколько угодно любовных связей и (как проделал Людовик XIV) легализовать бастардов, но на формальную святость супружества самая могущественная любовница покушаться не имеет права и жениться на любовнице король не мог ни при каких обстоятельствах — и даже самодуры (хотя и разного рода) Людовики XIV и XV это понимали. Так, брак первого из них с г-жей де Ментенон, если и существовал, то был законспирирован столь тщательно, чтобы никто из непосвященных представителей знати и народа, не дай Бог, об этом не узнал и могли быть лишь догадки. Cловом, я предполагаю, что если бы Миледи обманом стала бы женой того же де Бофора, он бы также ее убил — впрочем, не запланировано, а в приступе ярости — но это разные натуры. Я понимаю, что все эти рассуждения вроде бы разбиваются о Ваш простой довод о том, что граф даже не допросил свою супругу — то есть гипотетически (как это не маловероятно) он мог убить и повесить невинного человека — ведь действительно, кто знает, в ту эпоху, всякое могло приключиться — в том числе и что-то, подобное той лапше, которую Миледи навешала на уши глуповатого Фелтона. Правда, апологеты графа могли бы сослаться и на состояние аффекта (внешне логические, размеренные и спокойные действия отнюдь не гарант того, что человек, совершающий их, находится в состоянии жесточайшего психологического потрясения — это любой судебный психиатр скажет. A вся дальнейшая жизнь графа также указывает на то,что это было для него событие невероятно тяжелое), и на то,что от графа, в его положении, трудно требовать выяснения вероятного, когда перед его глазами вроде бы очевидное (клеймо-преступница-тяжко>е оскорбление-заслуженное наказание), но эти доводы имеют все же какой-то сомнительный душок. Но допустим иную ситуацию: граф провел, так сказать, cвое частное следствие, допросил брата-любовника-священника и саму супругу, выяснил, кто Миледи такая, ее преступления, после чего ее также (ввиду перечисленных выше причин) повесил. Было бы это лучше? Но тогда это было бы точно же, как говорят англичане, "соld-hearted act", хладнокровное убийство... Как же следовало поступить графу — после выяснения необходимых обстоятельств — в данном случае с Миледи? Очень интересует Ваше мнение на этот счет, вопрос-то нелегкий.
P.S. Я лично попытался поставить себя на место Атоса (вернее, представить себя Атосом с его убеждениями, чувствами ,понятиями) но к однозначному выводу так и не пришел. Возникла мысль,что после выяснения обстоятельств мог бы иметь место и иной вариант событий: граф по выяснению обстоятельств приказывает подвергнуть мошенницу телесному наказанию, бросает ей кошелек с золотом и велит убираться восвояси. Но это никак не разрешает проблему с уже заключенным браком и графу придется либо обращаться в официальные инстанции, либо скрывать это печальное обстоятельство.
Ох... Вы ведь предлагаете написать мне новую книгу. Потому что история миледи в варианте Дюма не срастается, хоть умри.
Во-первых сам благородный граф. В двадцать с небольшим он, не разобравшись, повесил горячо любимую шестнадцатилетнюю жену, к тому же потерявшую сознание. Тридцать лет спустя он же на голубом глазу приписал мерзость другу, которого знал больше двадцати лет. Другу, который только что спас Атосу жизнь, сломал ради него карьеру, расстался с единственной ценностью и влез в политическую авантюру, которая ему была совершенно без надобности. Так что вариант с супругой не случайность: граф склонен судить близких куда тебе товарищ Вышинский! Тот хоть признание от обвиняемых требовал.
Так что для начала придется поменять Атоса на кого-нибудь не столь "благородного".
Теперь представим, что граф у нас другой и займемся матчастью. У нас есть рассказ Атоса. Есть рассказ палача. Опустим вопросы первой брачной ночи и плеча, которое супруг не только не видел, но, видимо, даже не ощупывал, и проследим путь шестнадцатилетней преступницы.
Даже если забыть о возрасте (слишком юна для монахини) версия палача, в которой девочка соблазняет "простосердечного и глубоко верующего священника", вынуждая его на преступления вплоть до кражи священных сосудов выглядит... эээ странно. Дальше больше. Девочка не бросает заклейменного любовника, при этом оный беглый преступник... получает официальный приход.
Жила она в маленьком местечке вместе с братом, священником. Оба были пришельцами в этих краях; никто не знал, откуда они явились, но благодаря ее красоте и благочестию ее брата никому и в голову не приходило расспрашивать их об этом. Впрочем, по слухам, они были хорошего происхождения. Мой друг, владетель тех мест, мог бы легко соблазнить ее или взять силой - он был полным хозяином, да и кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей! К несчастью, он был честный человек и женился на ней. Глупец, болван, осел!
- Но почему же, если он любил ее? - спросил д'Артаньян.
Подождите, - сказал Атос. - Он увез ее в свой замок и сделал из нее первую даму во всей провинции. И надо отдать ей справедливость - она отлично справлялась со своей ролью...
- И что же? - спросил д'Артаньян.
Что же! Однажды во время охоты, на которой графиня была вместе с мужем, - продолжал Атос тихим голосом, но очень быстро, - она упала с лошади и лишилась чувств. Граф бросился к ней на помощь, и так как платье стесняло ее, он разрезал его кинжалом и нечаянно обнажил плечо. Угадайте, д'Артаньян, что было у нее на плече! - сказал Атос, разражаясь громким смехом.
- Откуда же я могу это знать? - возразил д'Артаньян.
- Цветок лилии, - сказал Атос. - Она была заклеймена!
И Атос залпом проглотил стакан вина, который держал в руке.
- Какой ужас! - вскричал д'Артаньян. - Этого не может быть!
- Это правда, дорогой мои. Ангел оказался демоном. Бедная девушка была воровкой.
- Что же сделал граф?
- Граф был полновластным господином на своей земле и имел право казнить и миловать своих подданных. Он совершенно разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил ее на дереве.
- О, Боже, Атос! Да ведь это убийство! - вскричал д'Артаньян.
- Да, всего лишь убийство... - сказал Атос, бледный как смерть. - Но что это? Кажется, у меня кончилось вино...
И, схватив последнюю бутылку, Атос поднес горлышко к губам и выпил ее залпом, словно это был обыкновенный стакан.
Потом он опустил голову на руки. Д'Артаньян в ужасе стоял перед ним.
- Это навсегда отвратило меня от красивых, поэтических и влюбленных женщин, - сказал Атос, выпрямившись и, видимо, не собираясь заканчивать притчу о графе. - Желаю и вам того же. Выпьем!
- Так она умерла? - пробормотал д'Артаньян.
- Еще бы! - сказал Атос. - Давайте же ваш стакан. Ветчины, бездельник! - крикнул он. - Мы не в состоянии больше пить!
- А ее брат? - робко спросил д'Артаньян.
- Брат? - повторил Атос.
- Да, священник.
- Ах, священник! Я хотел распорядиться, чтобы и его повесили, но он
предупредил меня и успел покинуть свой приход.
-И вы так и не узнали, кто был этот негодяй?
- Очевидно, первый возлюбленный красотки и ее соучастник, достойный человек, который и священником прикинулся, должно быть, только для того, чтобы выдать замуж свою любовницу и обеспечить ее судьбу. Надеюсь, что его четвертовали.
"Очевидно" = виновен = повесить. Священника. Потому что приход получить "не ешака купить" (С) вообще-то.
Я как-то попыталась представить себе биографию - нет, не графа, священника, основываясь на матчасти.
Влюбился. Украл. Сбежал с монахиней. Попался. Был осужден. Сбежал. Получил приход. Приехал туда с любовницей, выдавая ее за сестру. Отдал "сестру" графу и сам обвенчал. Продолжал служить. Каким-то образом узнал о том, что "сестру" повесили. Сбежал. Вернулся в Лилль. Сдался властям. Повесился.
Моей фантазии для принятия этого сценария не хватает, но даже если его принять, Анна НЕ ВОРОВКА и НЕ ПРОСТИТУТКА.
Короче люблю я Дюма, но не продумывал он мелочи. Или наоборот продумывал? А читатели не видели нагромождений вранья, что в рассказе о юности миледи, что в истории якобы смерти ее второго мужа.
А что делать графу, увидевшему у жены клеймо? Ну для начала выяснить, не попала ли она в лапы какого-нибудь местного Бэкингема. История для тех времен вполне обычная. Кстати, прожженная интриганка, знавшая, как без сучка и задоринки обставить первую брачную ночь, должна была сама поднять этот вопрос, как она и подняла в случае с Фельтоном.
Короче, матчасть не лезет ни в какие ворота. Чтобы ее сделать хотя бы терпимой нужно, самое малое, перенести действие на пару поколений назад. Когда и возраст пострижения был другим, и право жизни и смерти отобрали не так давно, чтобы его реализацию в кругу семьи воспринимали спокойнее и порядочный человек в состоянии аффекта и правда мог поступить автоматически. Если там, конечно, был аффект, что позднейшее (успел сбежать) желание повесить "брата", ставит под сомнение.
А возьмись Атос (или сам Дюма) за расследование, дело бы посыпалось, начиная с получения прихода.
профиль дневник
|
